Румбула

Международный день памяти жертв

                      Холокоста

    Румбула, ров

Тум-балалайка

Знайте, все люди, здесь Конец Света,

Здесь расстреляли евреев из гетто.

Здесь под сосною с отсохшею веткой

Сгинули напрочь все мои предки.

Годы и мили. Чьими руками

Собраны нынче здесь скорбные камни.

Тум бала, тум бала, тум балала.

Мемориал нынче тут Румбула.

2017

 Ненависть

Тяжкая, тяжкая ненависть веет.

Немцы убили всех рижских евреев,

Только нога их ступила сюда

Даже без следствия или суда.

Все же за что? Ведь едва ли, едва ли

Что-то евреи тем немцам не дали.

Ладно, кончаю беседу я с вами.

Русские держат упавшее знамя.

Вот, заявили в конце ноября –

Это евреи убили царя.

2017

Яма

Нас раздевают. Не мудра

Дорога в горстку серой пыли.

Уходим голыми туда,

Откуда голыми явились.

Малышка вопрошает мать –

Мне больно ножки, всюду кочки,

Мне можно, мамочка, в носочках

С тобою возле ямы стать?

Конечно, можно... можно... можно...

Через минуту плюну в рожу

Создателю, пред ним представ,

Ведь это он, Господь, создал

Убийц безвинного младенца...

Ни Бога, ни людей – и деться

Нам только в яму навсегда.

− В носках, жидовка, прешь куда?

1998

Широкая

Здесь тихо. Не звонят нигде колокола.

Под ветром не шуршат печатные бумаги.

Нетленной памяти истлевшая зола.

При Гитлере стоял здесь пересыльный лагерь.

И кто-то здесь дышал еще покуда мог.

И веял ветерок, и шевелилась травка.

И этот некто знал, что истекает срок:

Предутренний подъем и в Тростянец отправка.

Какие имена земля в себе хранит.

Не ведают о том окон пустые жерла.

Быть может, этот дом возведен на крови,

Фундаментом своим сжимает кости жертвам.

Из недр вопиет давно былая плоть,

Переступает мощь бетонного порога.

И горе прошлого пронизывает ночь

И тихо плачет память-недотрога.

Здесь тихо. Не звонят нигде колокола.

1984

Летний театр

Я нарисован здесь на полотне.

Для публики качаюсь в зале чистом.

Я, как тогда, вишу наедине

С эсэсовцем, оскаленным фашистом.

Горами трупов скрыт архипелаг,

Разверзнутый в бездонных недрах ада.

Последний шаг. Внимание. Аншлаг.

Зондеркоманда. Смерть ─ моя награда.

Здесь возле входа в мир иных теней

Молить фашиста двух мгновений ради

Я по сюжету жалкий иудей

Изображен комочком серой грязи.

Мастак, ты строя нравственный канон,

Хороших отделяя от нечистых,

Голгофу вспоминаешь, и мадонн,

И на костре поющих коммунистов.

Я в точности ответить не берусь,

Ты, рисовальщик, видно, знаешь больше.

Был белорусом, может быть, Иисус?

А Карл Маркс поляком был из Польши?

Ты, взяв в прокат отсвет чужих идей,

Открыл свои безнравственные руки.

Рисуй меня, я бренный иудей

Две тысячи лет твою вкушаю ругань.

Ей-ей, мастак, ты многого достиг.

Скорей, скорей. Тебя мой лик заботит.

Бери портвейн, залей за воротник,

Передери с Ван Рейн-овых полотен.

...Когда бы мне, вернув десятки лет,

Столпы основ явились и сказали:

─ Пожалуйста, вот этот ваш ответ

Мы поместим чуть свет в любом журнале.

Так нет же, нет. С охранной правотой

Они меня с заткнутой нагло глоткой

Твоей рукой рисуют, дорогой,

Вонючей переловленной селедкой.

Меня твоим запроданным холстом

Они предать пытаются позору,

Но проку нет в трюкачестве пустом,

Ведь грош цена такому наговору.

На истинном, на праведном суде

Твоя мазня мне будет, как защита,

Как похвала за жизненный удел

Нести свой крест в лучах звезды Давида.

1979

Сонет 71. Бабий Яр

Над Бабьим Яром память всех времен:

хмельнитчины и гайдомачья “вийска”,

погромы царские, вояки всех сторон,

еще и немцы – новые убийства.

Чужие сзади страны и моря.

Ужель, евреи, нас гоняло страхом,

чтоб путь тысячелетий сотворя,

в конце пути нам распылиться прахом.

Нет. Мысленно за тридевять морей

на родине далекой и любимой

касаюсь камня, чтобы быть твоей

частицею, народ неистребимый.

Над Бабьим Яром веет вечный сон.

Погибших – тьма, еще живущих – сонм.

1992

    Румбула, доска